МОИ ЛОШАДИ

Предыдущие части:
1. Пролог
2. Учусь ездить верхом
3. Между учебной и спортивной
4. Спортивная группа
5. Ретро-1
6. Ретро-2
7. Амга
8. Между спортом и казачьей станицей
9. Крыловская. 
10. Крыловская. День первый
11. Крыловская. День второй
12. Крыловская. День третий
13. Крыловская. День четвёртый
14. Крыловская. День пятый
15. Крыловская.  День шестой
16. Крыловская.  День седьмой
17. Крыловская.  День восьмой
18. Крыловская.  День девятый
19. Крыловская. День десятый 
20. Крыловская.  День одиннадцатый

День двенадцатый,

5 августа,

 понедельник

       Как известно, понедельник – день тяжёлый. Но не припомню, чтоб в моей жизни был более тяжёлый понедельник, чем 5 августа 1991 года. Буду надеяться, что и впредь его не будет.

       Вчера вечером я собрала вещи. Трензель не вымыла: пусть на нём до поры, до времени останется конская слюна. Всё же видно, что уздечка – рабочая.

       Подъём – в 5-30. Умывшись, оделась в дорогу по-парадному и к 6-30 мы с Жанной отправились к дяде Ване за яблоками (красными и сладкими, настоящими краснодарскими, а не той зеленью из арендаторского сада). Но Жанна хотела ещё надрать кукурузы для латвийской родни.

       - Наши даже никогда не видели, как вживую выглядит кукуруза, - пояснила латышка, - ведь у нас она не растёт. (Видимо, в советское время кукурузными початками не баловали северные республики. Не то, что нынче бананами, ананасами, киви и прочим тропическим фруктом. Такое впечатление, что они растут по всему земному шару. А в девяностые мой приятель даже бизнес делал, привозя в Москву с Украины и продавая прямо с поезда варёные кукурузные початки…)

       Дядя Ваня встретил нас с распростёртыми объятиями:

       - Что так поздно?

       Мы минут десять поболтали и распрощались уже навсегда. ИП проводил нас до ворот лагеря. И напоследок, улучив момент, чтоб не слышала Жанна, наклонился и шепнул мне на ушко:

       -Хорошая ты девочка! Я б хотел себе такую жену. Где мои двадцать лет?.. Ну, дай тебе Бог здоровья и хорошего спутника жизни!

       - Вам – тоже здоровья и долгих лет жизни! Прощайте. Будете запрягать – поцелуйте Будулая. Скажите, что это – от меня.

       Дядя Ваня рассмеялся:

       - Непременно!

       В лагере все метушились. Непривычно выглядел голый корпус. Тоскливые, с глазами на мокром месте, с потерянным видом бродили меж нас ялтинки. Я сказала им, чтоб не грустили. Скучать всё равно не дадут: мы договорились с вожатыми, чтоб их тут молодёжь развлекала. Ну и дядя Ваня пообещал вечером дать лошадей.

       Приехал автобус. Нас окружила лагерная детвора. Мальчики из старшего отряда принесли в подарок нам с Мариной Минаевой две карманные игры-«пятнашки», ведь мы с мальчишками сильно сдружились, особенно – Маринка. Глаза у неё тоже блестели от слёз.

       Наконец, все погрузились, автобус заурчал и поехал прочь, навсегда увозя нас из этих двенадцати странных и удивительных, наполненных сказкой и счастьем дней.

       Ялтинки и братья Гладилины ехали тоже с нами – до станицы. Были у них там какие-то дела. А потом планировали вернуться в лагерь пешком. (Ну как не восхититься организаторами: уехали с основной массой детей, а оставшиеся пусть что хотят, то и делают в незнакомой станице, как хотят, так и добираются до аэропорта и вокзала! Наверно, времена такие были советские, что, действительно, не страшно было вот так бросать детей. Ведь даже родители ни о чём не волнуются…) Вечером за мальчишками должна приехать машина, а девчонки улетят через 3 дня.

       На прощание Лена из Ялты подарила мне игрушечную пластмассовую собачку-сеттера. А вчера вечером Жанна дарила всем значки с Ригой и открытки. Она – такая патриотка своей Латвии!

       Возле почты мы высадили своих остающихся. Лена и Лида перецеловали всех на прощанье,  и мы дружно расплакались.

       Чтоб как-то успокоиться, мы с Маринкой начали петь, пересев поближе к шофёру. За нами потянулись желающие подпевать. Мы плотно, по трое-четверо, упаковались на сиденьях и заглушали горе песнями.

       Пели всю дорогу до Ростова. Всё подряд – кто что знал, до потери голоса, до хрипоты.

       Отвлеклись лишь один раз – когда в Кущёвской вылезли сфоткаться у памятника Жлобе. А я похвасталась, что знаю об этом памятнике и о Жлобе от станичного конюха-сторожа дяди Вани.

Станица Кущёвская. Возле памятника казакам

       Единственной песней, которую мы спеть не смогли, хотя знали её прекрасно, был «Жеребёнок» Александра Розенбаума.

«Заболело сердце у меня.

Среди поля чистого

Расседлаю своего коня,

Буйного да быстрого.

Золотую гриву расчешу

Ласковыми гребнями.

Воздухом одним с тобой дышу,

Друг ты мой серебряный!»

       После первого же куплета перехватило дыхание и на глаза снова навернулись слёзы – у всех! – и продолжать эту песню мы не смогли. Слишком больно били её слова по свежим воспоминаниям.

     До Ростова добрались охрипшие и несколько успокоенные. Сдали вещи в камеры хранения и отправились на ипподром.

       Оно взял мне билет на электричку на 14-00. А остальные покидают Ростов в 20-00. Сейчас – 11-30. Я надеялась, что ещё успею со всеми на ипподром.

       Дорогу не знал никто, но у меня оказался самый «длинный» язык, я всё разузнала и, как Иван Сусанин, повела народ. Кстати, очень приятно удивило, что абсолютно все ростовчане, к кому мы обращались, знают, где у них ипподром.

       По пути где-то потерялись Ливанова с Машей, Оно, Ольга Карасёва и Маша Захарова. (Замечательно! Теперь девочки без руководителей смело шастают по Ростову-папе!)

       Попали в перерыв, когда лошадей уже отработали и кормили. Побродили у пустых трибун, добрались до конюшни. В ней – с десяток каменных денников, каждый имеет персональный выход на улицу. Общего прохода в конюшне нет.

       Денники – тёмные, окошко – только одно, в двери и очень высоко. Так что целиком лошадей мы не увидели – только уши и часть головы.

       Метрах в ста заметили ещё группу денников. Оказывается, это уже другое тренотделение.

       Мы зашли в маленький проход, единственный в «нашем» тренотделении. По денникам и стенам висели конские плакаты, картинки, афиши скачек, наградные розетки и упряжь с предметами ухода. Поразили скаковые стремена: в два раза тоньше обычных, почти невесомые и алюминиевые. Путлища – тонкие, узкие и короткие.

       Напротив тренотделения на улице возле яслей с сеном был привязан тяжеловоз. Мы подошли и долго восхищались мощными формами коня, поглаживая его глянцевую шерсть: копыта – с человеческую голову, спина – шире дивана…

       В этот момент неслышно подошёл какой-то мужик лет 45 в фартуке кузнеца. Он держал в руках какие-то железки.

       - Девочки, а вы откуда?

       Голос его звучал очень тихо и миролюбиво.

       Мы в подробностях объяснили, каким ветром нас сюда занесло.

       - Так вы, значит, все – конники?

       - Ага.

       - Я вот уже 40 лет занимаюсь с лошадьми. И скажу вам из личного опыта: это очень интересно! Постоянно открываю для себя что-то новое.

       Говорил он на удивление тихо и спокойно. Кажется, небо разверзнись – это не выведет его из состояния душевного равновесия.

       - Так вы все через барьеры прыгаете?

       - Нет, - отвечаю, – не все. Кто прыгает и имеет разряды, а кто выездкой занимается. Кто в кооперативах катается, а кто только здесь ездить научился.

       - А скакать никто из вас не хочет?

       Дух у меня захватило. Хочу ли я скакать? Ну кто же не хочет этого? (Романтика быстроногих скакунов прочно засела в головах юных конников. Ведь лошадь – это скорость, галоп, скачка. В реальной жизни конники-спортсмены редко скачут галопом, сломя голову. И всегда так не хватает в стенах манежа этого безумия – головокружительной, бешеной скачки коня на максимальной скорости…) Да вот только профессия жокея – не женское дело.

       - Понимаете, - говорю, - в чём дело… Скакать-то мы все хотим. Да вот габариты не позволяют!

       Мужик окинул нашу толпу внимательным, оценивающим взглядом.

       Когда я ехала в Крыловскую, боялась, что буду среди конниц самая упитанная. Но напрасно волновалась: все девчонки были такие же, как я. А кто худосочный – те больно высоки. В жокеи в моём представлении можно было бы взять Веру Коновалову да Ингу. Больше никого.

       - Это у тебя-то не жокейские габариты? – наконец, произнёс мужик.

       - А разве жокейские? – Я удивилась.

       - Сколько ты весишь?

       - Рост 158 минус сто.

       - Отлично! Пяток килограмм сбросишь – и порядок! Через три месяца уже будешь скакать. А через три года я из тебя мастера сделаю. Хочешь?

       - А кто вы?

       - Я – мастер-тренер скакового отделения завода 1-й Конной Армии. Зовут меня Иван Петрович Верховод. «Буденновцев» готовлю к скачкам.

       - А Ранчо вы знаете? – вдруг забилось у меня сердце от нахлынувших воспоминаний.

       - Конечно. Я скакал на нём. Он от Рубидия и…

       - Чистой! – подсказала я.

       Верховод удивлённо уставился на меня.

       - Да, и Чистой. А Чистая – от Чудесного, - продолжал он.

      - А Чудесный – от Чимкента, - подхватила я весело.

       - И Стихии… - всё больше удивлялся тренер.

       - От Стихии? Вот этого я не знала.

       - А Стихия – от Сингапура…

       - У меня в работе жеребёнок был, сын Ранчо. Здоровенный такой, харАктерный. Звали его Ретро. Вы не слышали?

       - Нет, о Ретро не слыхал. Но Ранчо – это класс! Резвейшая лошадь. Если б его у меня в завод не забрали, я б его на рекорд подготовил. А сейчас он в спорте блистает.

       - Да, - говорю, - в троеборье. В журнале о нём читала. Так и написано: «Великолепный жеребец Ранчо обеспечил ему успех…»

       Мы довольно долго ещё беседовали с Верховодом – и на тему Ранчо (мы с ним «спелись»: видимо, я покорила мастера-тренера своим познаниями родословной его любимца), и на разные другие. Он рассказал о том, как дошёл до мастера-тренера. Девчонки слушали, разинув рты.

       - Эх, у меня поезд в два часа. Интересно тут с вами, но мне надо ехать…

       - Коли надумаешь, приезжай в завод 1-й Конной. Спроси там меня. Дадим тебе комнату в общежитии. Даю 100%-ю гарантию, что поскачешь через 3-4 месяца.

       - Спасибо большое! До свидания!

       - Девочки, и вы все – кто захочет скакать гладкие скачки – милости прошу. Приезжайте!

       По возвращении домой я в журнале «Коневодство и конный спорт» читала о нём. Действительно – мастер своего дела. Скачут у него жокеями, в основном, девушки. И с большим успехом.

       Мы ещё побродили по ипподрому в поисках столовой и наших пропавших руководителей. Ведь они в курсе, что мы собирались на ипподром.

       Покинув ипподром, побродили по городу. Заглянули в книжный. Девчонки чувствовали себя хорошо, а я уже конкретно начала волноваться. Ведь мой билет – у Оно, а Оно неизвестно где.

       Решила к 13-30 подъехать на ж/д вокзал, взять вещи из камеры хранения и возле них подождать незадачливого корреспондента. Если он не явится до отхода электрички, попробую уехать как-нибудь по-другому. Чай, не Сибирь. Ростовская область граничит с Донецкой.

        Расставание с девчонками было бурным, орошённым слезами, но коротким: оказывается, уже 13-40. Пришлось ловить машину.

       13-55. Оно у камер хранения нет. Может, он будет ждать на перроне? С тяжеленной своей сумкой ползу на второй этаж – в кассу, брать билет на электричку. На всякий случай. Лучше пускай будет два, чем ни одного. Но, увидав километровую очередь, плюнула и вернулась на первый этаж. (Видимо, кондукторов в то время не было, раз такая длинная очередь в кассу).

       На первом этаже сажусь на свою неимоверно тяжёлую сумку и жду. Боже, как далеки лошади! Как нереально всё, что случилось со мной за эти двенадцать неполных дней!

       14-00. Оно нет.

       Волнение ушло. Наоборот, я успокоилась. Поезд ушёл. Зато ещё раз увижу наших.

       14-10. Оно нет.

       И вдруг вижу: бежит к камерам хранения. Трогаю его сзади за рукав:

       - Я уже забрала вещи.

       Он хватает мою сумку:

       - Электричка в 14-20 с другого вокзала! Здесь недалеко, метров 500.

       Еле поспеваю за ним.

       - Ах, я билет забыл! - Внезапно вскрикивает Оно. Глаза его расширяются от ужаса.

       А я даже рада. Не хочу расставаться с девчонками.

       - Он у меня в журнале, в сумке, в камере хранения!  Я – мигом!

       Он бросает мою сумку и бешеным галопом уносится вдаль. Чтоб не терять время, волоку свою ношу дальше по маршруту. Как вихрь, налетает сзади Оно, выхватывает баул из моих рук, и идиотский бег на поезд продолжается. Корреспондент молча и тяжко пыхтит под тяжестью моего барахла (сапоги, уздечка, каска, шпоры …)

       - А вы напишете о нас в «Юном натуралисте»? – кричу ему в убегающее ухо.

       - Номер второй в 1992 году будет полностью посвящён лошадям, - кряхтит бедолага, но на вопросы отвечает. – Я думаю туда что-нибудь написать.

       - Может, вам прислать фотографии?

       - Да нет, у нас есть. (Интересно, что за фотки у них есть, если я ни разу у него в руках не наблюдала фотоаппарат? Потом в этом номере «ЮН» в репортажах о Крыловской разместили фото каких-то «левых» лошадей. НИ ОДНОГО снимка из станицы!) А вот если ты лично для меня что-нибудь пришлёшь…

       Тут же на бегу Оно запустил руку в карман и подал листок бумаги,  заготовленный заранее, тщательно, в спокойной обстановке:

       - Мой адрес.

       Мысленно улыбнувшись, забрала листочек.

       Наконец, я в электричке. Успели!

       14-20. Стоим. Контролёра нет. Оно извиняющимся тоном пробормотал:

       - Придётся тебе самой предъявлять билет… Я больше не могу ждать.

       - Ладно, - бурчу я. – Ничего уж не поделаешь, - и забираю мятую бумажку. Назвать ЭТО билетом язык не поворачивается.

       Оно уходит. Наблюдаю, как он маячит под моим окном. Я тихонько плачу. Прощайте, крыловские радости и печали! Прощайте, любимые мои лошади! Прощайте, дорогие девчонки! Ведь всё это уже никогда-никогда не повторится! Мы – избранные: два десятка человек из нескольких тысяч…  Будем же помнить друг друга как можно дольше!

       Внезапно мою печаль нарушает Оно. Торопливо суёт в руки две бутылки ситро:

       - Дорога долгая, - и исчезает.

       Переживаю и лью слезы я ещё довольно долго. Потом беру себя в руки. В конце концов, кругом люди. Стыдно.

       Заходит контролёр. Долго разглядывает мою бумажку и удивляется, как это можно было так её уделать.

       - Начальник постирал.

       Ничего, пронесло.

       Долгий путь на жёстких досках утомил невероятно. Я уже и по проходу прогуливалась, и в окно пялилась. Ну, блин, удружил Оно с этой электричкой. Просила же купить билет на автобус! Так нет, время моё экономил (автобус едет 9 часов, а электричка – 6) и деньги…

       И, наконец – Донецк.

       Трамвай. Дорога через пыльный жаркий город. Тяжеленная сумка…

       Всё. Я – дома.

Словно огненные кони,
Пролетели десять дней:
За лошадками погони,
Ширь бескрайняя полей.

Помню искры ночью тёмной,
Что под звонкий пёсий лай
Высекал своей подковой
Конь прекрасный Будулай.
 
И Сапфира глаз лукавый
Из-под чёлки кучерявой,
И коня, в чьей кличке – снег,
Как – красивый, злой, упрямый –
Начинал он быстрый бег.
 
Помню и других лошадок,
Славный лагерь «Колосок»,
И как всем казался сладок
Налетевший ветерок.
 
Двадцать пять лихих девчат.
Нам несказанно везло!
Не воротится назад
То, что было. Всё прошло...
 
Унеслось, как сладкий сон…
Сказка…  Чудо… Небылица…
Миф… Легенда… Что ещё?
Отчего же мне не спится?
Август 1991 г.

Исправления и дополнения – 2011 год, двадцать лет спустя.

Станица Кущёвская, у барельефа возле памятника казаку Жлобе

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ: Воспоминания о конкурсе в стихах.